Крещение Руси и Владимир Святой - Страница 90

Итак, ростовский князь Ярослав был переведен в Новгород. На освободившееся же место в Ростове Владимир посадил Бориса. К этому времени старший сын «болгарыни» уже входил в юношеский возраст. Грамотный, с упоением читавший христианские книги и истово верующий, он отчетливо выделялся отцом из числа братьев. Во Владимире юный князь пользовался всеобщей любовью за кротость, доброту к «убогим» и милосердие ко всем подданным. Святополк, уже раздраженный самим существованием Владимиро-Волынского удела, заподозрил, что Владимир может назначить Бориса наследником. Для сына Ярополка это явилось болезненным ударом. Он явно сам рассчитывал на киевский стол, особенно теперь, по смерти Вышеслава. Подозрения Святополка отчасти были небезосновательны. Владимир действительно видел в Борисе преемника. Другое дело, что с наклонностями самого княжича это имело мало общего.

Как бы то ни было, Владимир решил перевести Бориса подальше от Святополка, чувства которого стали вполне очевидны. Посадил ли он кого-то во Владимире, неясно. Скорее всего, для успокоения «двуотчича» город оставили без нового князя, под управлением епископа. Однако Владимир не желал расставаться с любимым сыном, отправляя его в далекий языческий Ростов. Борис редко бывал в своем уделе. Большую часть времени он проводил при отце, вместе со своим как раз достигшим двенадцатилетнего рубежа братом Глебом.

Перевод Ярослава и Бориса дал Владимиру повод наделить уделами и двух последних сыновей от старых браков. Младший сын Мальфрид, Мстислав, отправился в Тмутаракань. В этом дружинном граде на таманском берегу Керченского пролива едва ли имелся доселе собственный князь. Тмутаракань являлась такой же столицей разноплеменной дружинной вольницы, как Ладога на севере. Посылая Мстислава, Владимир закреплял подчинение покоренного Святославом Самкерца власти Рюриковичей. Мстислав, вероятно, был ровесником Бориса или даже несколько старше. Он излишне долго ждал удела, а теперь отец предоставлял ему почти независимость и широкий простор действий. На этом просторе и сложился характер молодого князя, которого одни называли Мстиславом Храбрым, а другие – Мстиславом Лютым, дружинного вождя, зримого подобия своего воспеваемого деда.

Выделил удел Владимир и Глебу. Земли финского племени мурома на Средней Оке издавна были связаны с Русью. Неясно, платила ли когда-нибудь мурома дань Руси. По одному из преданий, вроде бы платила Рюрику. Однако в земли муромы с начала и особенно с середины X века проникали и русские варяги, и славяне. Они селились вместе с местными жителями, вступали в племенные дружины, вливались в ряды знати. К началу XI века удельный вес этого слоя стал настолько мощен, что Владимир попытался установить и над Муромом прямой контроль Руси. Поводом, видимо, стало или пресечение местного племенного княжения, или «призвание» Рюриковичей от какой-то части местных аристократов.

Но Глеб, придя под стены Мурома с киевской дружиной и священниками, встретил настоящее сопротивление. Муромцы готовы были принять князя из Киева, но не желали принимать крещение. Узнав, что Глеб явился с намерением крестить горожан, они собрали во град племенную рать и приготовились к обороне. Не желая сражаться, дружина Глеба со своим только достигшим походного возраста князем некоторое время простояла под Муромом. Ничего же не добившись от жителей, киевляне – может быть, с местными сторонниками – отступили от Мурома в одно из окрестных укреплений. Здесь и устроили княжескую резиденцию. Со временем между Муромом и Глебом установились мирные отношения. Его признали, ему платили дань, но в стольный град киевского княжича с его священниками так и не пустили. Глеб не прибегал к силе. Он жил в своей новой обители два года, а позднее уехал в Киев к отцу, с которым и проводил впредь большую часть времени. Итогом его похода на север стали размещение под Муромом русской дружины и формальное, данническое подчинение муромы Киеву.

Гораздо больше, чем Муром, тревожил Владимира Новгород. Охлаждение новгородской знати стало, конечно, для него очевидным. Но Владимир не мог коренным образом исправить ситуацию. Он, естественно, жил по законам своего времени. Киев был стольным градом Руси, а значит, предметом главной и основной княжеской заботы. Остальные земли рассматривались как источник сил для столицы. Все реформы управления в древнейшей Руси преследовали целью обеспечить бесперебойное поступление в Киев дани. Все военные преобразования – защитить Киев от врага. И чем более укреплялось единое государство, тем отчетливее становилось это ощущение для других, даже исконно русских, дружинных градов. По мере того как интересы Руси сосредотачивались в ее единственной теперь столице, числившийся родиной династии Новгород все более чувствовал себя обделенным. Набег Эйрика Хаконарсона обострил эти чувства. Киев забрал у Новгорода необходимые силы, а затем поссорил словен со Швецией. Так это виделось местным боярам.

Примешивались и иные обиды, ранее не столь заметные. Стараниями Владимира на первых ролях в Новгороде оказались безродные выходцы с юга – Добрыня с сыном Коснятином, Блуд. Добрыня уже умер, а Коснятин, похоже, неплохо прижился в среде новгородского боярства. Однако Блуд так и остался чужаком «блудного» происхождения и с не менее позорной репутацией. А между тем именно Блуд теперь, при Ярославе, становился первым лицом в Новгороде после князя – княжеский кормилец и новгородский воевода. Старая знать, потомки древних князей, словенских панов и легендарных соратников Рюрика, не могла не чувствовать себя ущемленной.