Крещение Руси и Владимир Святой - Страница 32

На Руси не существовало единой, централизованной структуры языческого жречества. Слово «жрец» обозначало непосредственного отправителя религиозных обрядов, того, кто приносит жертву и вкушает от нее, «жрет». Верховным жрецом считался сам князь, и авторитет его в религиозных делах был в глазах любого славянина непререкаем. На это ставила Ольга, убеждая креститься Святослава, – но страх князя перед мнением дружины не дал возможности проверить его влияние на подданных. Великий князь русский был единственной фигурой, которая связывала воедино русских язычников. Так что любая попытка «централизовать» религию могла исходить только от него.

Однако жрец был не единственной и не самой влиятельной фигурой в славянском культе. Действуя только через обслуживавшиеся жрецами общинные и племенные капища, результата трудно было достичь. Подлинными «идеологами» язычества являлись волхвы – бродячие чародеи и песнотворцы, хранители поэтической «премудрости», возводившейся к Велесу, и особого «поэтического» языка, борцы с разного рода враждебным колдовством. Волхвы пользовались после князя самым большим религиозным почитанием. Но если князь был далеко, в стольном граде, то волхвы обходили всю Русь.

На Севере, в новгородских землях, где особенно развит был культ Велеса, волхвы составляли нечто вроде влиятельной корпорации, центрами которой являлись капища «скотьего бога». Только здесь, в их тайном учении, язычество приобретало черты целостной системы. Эта «глубинная» мудрость являлась наследием южнобалтийских предков новгородцев. Тамошние славяне создавали довольно сложные религиозные построения, разветвленные пантеоны богов – правда, у каждого племени свои.

Но и волхвами славянское языческое «духовенство» не исчерпывалось. Были еще жрицы женских культов, ведьмы, потесненные новым патриархальным порядком, но еще не сдавшие полностью своих позиций, не превратившиеся просто в ночных колдуний. Тем не менее злое колдовство им издавна приписывали, и не без оснований – обряды ведьм всегда были буйны, а то и жестоки. Служителей мужских и женских божеств разделяла вражда. Летописи рисуют волхвов даже XI века, времен христианских, охотниками на ведьм. Что же происходило, пока и те и другие еще оставались в силе, но за спинами волхвов стояла военная мощь княжеской дружины? Языческий в основе своей обряд сожжения чучела «ведьмы» в середине лета – не просто невинная забава…

А на местах, в народной толще, жили и трудились сотни мелких заклинателей и знахарей, никакого отношения к жреческим иерархиям вообще не имевших. И простой славянин чаще имел дело с ними – точно так же, как чаще взывал к лешему или полевику, чем к Перуну.

Рюриковичи, обосновавшись в Киеве, восприняли почитание Перуна. Его капище на теремном дворе Олега и Игоря может с некоторой долей условности считаться религиозным «центром» древнейшей Руси. Но, с другой стороны, почитали Олег с Игорем и Велеса. Его капище располагалось не на Киевской Горе, не в княжеской крепости, а к северу, за открытым торгово-ремесленным Подолом – в Оболони. В договорах с Византией русы с равным рвением клянутся и Перуном, и Велесом. Неудивительно, если вспомнить, что в родной для многих из них Скандинавии именно Один стоял на первом месте, а Тор считался лишь его сыном.

Ольга, крестившись, разрушила «требище» на теремном дворе. Никакого сопротивлении это не встретило – лишнее свидетельство того, что основная масса даже киевского люда видела в «главном» святилище просто домашнюю молельню князей. Святослав восстанавливать капище не стал – ни когда приступил к делам власти, ни даже после смерти матери. Почему? Во-первых, князь не собирался жить в Киеве, и судьба города, в том числе духовная, была ему безразлична. Во-вторых же, и это главное, Святослав, вопреки многим толкованиям, в том числе средневековым, вовсе не являлся убежденным язычником. Древнейшие источники говорят, что он отказался креститься не из-за языческой веры, а из опасения насмешек дружины. И в этом отношении Святослав в своем поколении был, кстати, даже типичен. И на Руси, и в Скандинавии кризис старой веры порождал таких людей – отважных, самозабвенных бродяг-воителей, уверенных в том, что завоюют все блага мира только своим мечом, без всякой помощи богов. На вопрос: «Во что ты веруешь?» – такие отвечали: «В самого себя».

Тем более не взялся за восстановление капища на Горе Ярополк. То ли действительно прислушивался к западным проповедникам и раздумывал над их речами, то ли, не пойдя в отца нравом, унаследовал все же его отношение к вере. Итак, на протяжении уже двух десятков лет «главным» святилищем в княжеской столице оставалось капище «скотьего бога» Велеса в Оболони. С точки зрения искреннего язычника, каким – повторим – являлся тогда Владимир, ситуация нелепая до абсурда.

Владимир, пребывая в Новгороде, познал язычество более глубокое и цельное, чем верования южных племен. Войдя в Киев, он немедленно поставил себе задачу силой новой власти создать нечто похожее для всей Руси. Но ставку князь сделал не на новгородский культ Велеса и не на «глубинные» тайны северных волхвов, а на дружинную традицию поклонения «светлому» Перуну. При этом, по ряду признаков, он взялся еще и очистить религию от мифологических излишеств, «приподнять» Перуна над миром людей, отделить его от легендарных героев-первопредков – задача почти непосильная, разве что для современных литераторов. Но в этом скрывался вызов покойной Ольге. Принятию «чужого» Бога греков Владимир попытался противопоставить возвеличение «своего» – до уподобления Ему. Зная кое-что о христианстве и интересуясь разными религиями, Владимир пытался и из язычества сделать нечто «не хуже». Можно сказать, что уже тогда он неясно для самого себя, вопреки проговариваемому, искал Бога Единого, Бога вне людских мифов и суеверий. В этом побуждении он походил на Ольгу и опять-таки подражал ей. Но, преданный старине, не мог поверить в то, что Ольга нашла Бога там, где следует.