Крещение Руси и Владимир Святой - Страница 30

Теперь ситуация была иной. Владимир заручился поддержкой киевлян и собрал новую дружину. К тому же начавшиеся набеги печенегов держали в боеготовности южнорусские ополчения. Поднимать смуту для наемников было уже очень рискованно. Получив твердый отказ в деньгах, варяги сказали князю: «Раз обманул ты нас, то кажи нам путь в Греки». В ответ прозвучало только: «Идите».

Владимир с легкостью отделался от назойливых наемников, но не желал полностью отказываться от варяжской силы. Отпустив всех, он затем отобрал среди варягов некоторое число «мужей добрых, храбрых и мудрых». Таким он «раздал грады» в кормление. Тем самым он обеспечил себя беззаветно преданными наместниками, на благо центральной власти и всему огромному княжеству.

Прочие варяги в июле 978 года покинули Киев и направились к Константинополю. Они рассчитывали наняться на службу к византийским императорам, братьям Василию и Константину. Выходцы со скандинавского и русского Севера привечались в Царьграде, в «Цесарском граде» как надежные и сильные воины. Постепенно при дворе византийских императоров складывался особый варяжско-русский корпус. Впрочем, служило в нем пока больше именно русских, чем скандинавов, и всех пришедших по пути «из варяг в греки» ромеи общо именовали «росами» или «тавроскифами».

Владимир, однако, не удовлетворился самим уходом варяжской дружины. Он решил перекрыть им саму возможность возвращения. Вперед варягов он отправил в Царьград свое посольство. Оно передало послание князя старшему императору Василию: «Вот идут к тебе варяги. Не думай их держать в граде, чтобы не сотворили тебе во граде опять зла, какое здесь сотворили. Но расточи их врозь, а сюда не пускай ни единого». Императоры выполнили просьбу русского князя – она выглядела разумно, поскольку норманны действительно славились своими разбоями по всей Европе. Особого «зла» в Киеве им, кажется, благодаря ловкости Владимира так сотворить и не удалось – но в Константинополе едва ли об этом знали. Кроме того, Византии, постоянно воевавшей на два фронта – с арабами и с так и не покорившимися болгарами, – с Русью требовался прочный, ничем не омрачаемый мир.

Проводив наемников, Владимир все же продолжал, как уже сказано, держать выходцев из Скандинавии у себя на службе. Среди них выделялся княжеский воспитанник Олав Трюггвасон. Первые годы княжения Владимира в Киеве молодой норвежец процветал. Отличившись при завоевании стольного града, он обрел новые княжьи милости и укрепился в своем положении любимца княгини. После победы Олав вернулся на Север и, обосновавшись в Новгороде или Ладоге, совершал оттуда набеги на прибалтийские земли. Теперь у него действительно был собственный корабль – и опытные воины-наставники, следившие за юным «предводителем». Иными словами, Олав превратился в типичного «морского конунга», родовитого викингского вождя.

Первые набеги Олава прибавили ему славы и обогатили Новгород. Изрядную долю добычи он поднес Владимиру и Аллогии, с которыми в Киеве проводил большую часть зимы. Сага Одда говорит о «разного рода сокровищах из золота и прекрасных дорогих материй, и драгоценных камнях». По преданию (которое может, впрочем, говорить и о более поздних походах Олава), однажды при возвращении на Русь сами паруса его кораблей и походные шатры воинов были из «драгоценных материй». Но это едва ли можно было добыть в прибалтийских селениях – разве что Олав уже тогда добирался до прибрежных крепостей датчан или ободритов. Если когда-либо такие ценности и прошли через его руки, то во время пребывания варягов в Киеве, когда воины Владимира, разумеется, запустили руки в казну побежденного Ярополка. Что же до парусов из дорогих «паволок», то эту дружинную легенду рассказывали еще о победителе Царьграда Олеге Вещем…

Да, Владимир покровительствовал «своим» викингам. Но с его приходом в Киев эпоха викингских конунгов и князей-разбойников для Восточной Европы навсегда завершилась. В этом Владимир действительно с первых шагов явился продолжателем дела Ольги. Придя к власти захватчиком и не избегая войн, он тем не менее и строил – строил Русское государство. Заходя решительнее и дальше, чем сама проложившая ему дорогу великая княгиня.

Боги Владимира

Об отношении Ярополка к христианской и языческой верам ничего достоверного, как уже говорилось, нам неизвестно. Уже исходя из одного этого можно предположить, что на самом деле наследник Святослава и Ольги остался равнодушен к обеим религиям. Но те, кто вошел в Киев ему на смену и через его труп, были язычниками ревностными. Для Владимира «отчие предания», вера предков оставались святы, невзирая на наставления Ольги. В этом одном он пока совершенно не собирался подражать ей.

Но что же представляли собой эти «отчие предания» к моменту вокняжения Владимира? Первое, что бросается в глаза исследователю славянских древностей, – удивительная пестрота верований и мифов. Религия разных племен и местностей сильно отличалась. Имена богов и их «родословные» (там, где таковые известны) тоже расходились – даже если ограничиваться рамками только восточного славянства. Хотя для исследователя-то в этом ничего удивительного нет. Многообразие, вариативность – характерные черты религий эпохи расцвета мифической картины мира, на пороге цивилизации.

Это живое многообразие, очевидное для любого серьезного специалиста, несколько затемняется иными современными «реконструкторами»-непрофессионалами, пытающимися воссоздать мифологию «не хуже древнегреческой». Однако ничего «не хуже» закоснелой литературной формы греческих мифов у славян и быть не могло. Нашим предкам неведома была нужда согласовывать множество несхожих вариантов, навязывать им новое моральное содержание, тем более изгонять из мифов диковатую архаику – ту самую, которая столь привлекает иных наших современников в мифах кельтов или германцев. Славяне и жили в мире этой архаики. В том и отличие славянской религии (или кельтской, или германской) от греческой, что это была религия мифа. Мифа как живого жанра устной «литературы», свободной от какого бы то ни было устоявшегося «канона», тесно переплетенной с обрядами и поверьями. А не мифа как «басни», как «памятника старины», уже слабо связанного с реальным, столь же косным и формализованным религиозным поклонением. Два полюса язычества – первобытные религии, фонтанирующие красками разнящихся фантазий, и чинные религиозные установления умирающих цивилизаций, которые и должны бы расстаться с фантастическим миром мифа, а не хотят этого признавать. И оба полюса оказывались одинаково слабы, но каждый по-своему, перед верой в Единого Бога, верой, свободной от мифа.